40 лет тому назад, в Иране произошла революция, получившая в самой этой стране и во всем мире название исламской. Иными словами, в конце XX века случилась религиозная революция. Рассуждая логически, второй такой революцией можно признать появление во втором десятилетии уже нашего, XXI века Исламского государства (запрещено в РФ).
При всех различиях между тогдашним Ираном и нынешним Ближним Востоком, согласимся с тем, что у исламских (точнее исламистских) революционеров была общая стратегическая цель – переформатировать общество и государство на исламской основе, т.е. реализовать исламскую альтернативу. И тем и другим это удалось. Правда, ИГ просуществовало лишь несколько лет, тогда как в Иране отмечается сорокалетие победы ислама.
В 1979г., в самом начале 1980х. большинство экспертов говорили о “случайности” исламской революции, о том, что для Ирана, именовавшегося “мусульманской Францией”, она – отклонение от нормы, предвидели ее скорый закат. Заката ждут долго. В 1999г. француз Olivier Roy и иранец Farhad Khosrokhavar назвали свою книгу «Иран: как выйти из религиозной революции». Пока не получается. Зато в нечто подобное едва ни погрузился Ближний Восток.
В чем причина живучести этой революции, которая продолжается в политической практике Ирана, в его официальной идеологии и выглядит бесконечной.
Причин – несколько.
Перваязаключается в том, что значительная часть (большинство?) иранского общества верит в справедливость исламского строя, в возможность организации государства и общества на основе шариата. Иранские мусульмане верят в то, что можно назвать исламским путем развития, который в их глазах выглядит оптимальным.
Такую твердую убежденность в собственной правоте легко отождествить с религиозным фанатизмом. Допустим. Однако, с другой стороны, мечту об особом, единственно правильном пути развития, не стоит игнорировать. Исторический опыт многих обществ свидетельствует о том, насколько глубока и протяженна по времени может быть вера в утопию (сошлемся хотя бы на идею построения коммунизма).
Вторая причина в том, что сложившаяся в результате исламской революции модель государства есть не только религиозная, но еще и национальная модель. Ее шиитский характер синтезируется с этнокультурными традициями, с национальной ментальностью. На первый взгляд, это подобное несовместимо с исламской догмой. Однако, на практике национальный фактор усиливает религиозный и наоборот. Именно это сочетание придает иранской революцию особую устойчивость.
При этом, в отличие, например, от других радикальных исламистов, – Исламского государства, Хизб ут-Тахрир, иранские исламские революционеры отдают себе отчет в невозможности распространения своего опыта на остальной мусульманский мир. Иран – шиитская страна, тогда как подавляющее мировой мусульманской уммы – сунниты.
Третья причина– жесткость режима, которая непосредственно после победы исламской революции зачастую переходила в жестокость. Материалы о том, какими методами, включая пытки, наводился послереволюционный порядок, хорошо известны.
Религиозная революция сопровождалась революцией культурной, в ходе которой устранялось всяческое инакомыслие, наносился удар по высшему образованию – из университетов было изгнано 20 тыс. студентов и 2 тыс. профессоров.
Режим был и остается авторитарным. В то же время, степень авторитаризма может меняться от жесткого до более (по исламистским меркам) либерального. На смену консервативному президенту Али Акбар Хашеми Рафсанджани (1989-1997) пришел умеренный Мохаммед Хатами, правивший до 2005г., после него власть перешла к радикал Махмуд Ахмадинежад, которому в 2013 г. наследовал нынешний глава государства прагматик Хасан Рухани. Заметим, что все президенты избирались в ходе достаточно демократических выборов, в условиях конкурентной борьбы.
Такое чередование, при условии, что высшая власть по шиитской традиции принадлежит верховному правителю, рахбару, место которого с 1989г. занимает близкий соратник Хомейни Али Хаменеи, что является своего рода доказательством устойчивости политической системы, ее преемственности исламской революции.
Четвертая причина – умение правящей религиозно-политической элиты консолидировать вокруг себя общество, внушая людям, что страна живет в обстановке постоянной внешней враждебности. Можно дискутировать о том, насколько такая враждебность создается Западом, прежде всего США и соседними мусульманскими государствами, а насколько она сознательно провоцируется иранской верхушкой (не только Тегеран использует этот банальный прием). В данном случае мы просто констатируем тот факт, что постоянная внешнеполитическая конфликтность способствует укреплению режима и его популярности.
Особую роль играет иранская ядерная программа, которая позволяет правящему классу позиционировать Иран как мировую державу вопреки его неприятию в качестве таковой в мировом сообществе.
С другой стороны, – назовем это пятой причиной– иранским аятоллам не откажешь во внешнеполитической гибкости. Так Иран, несмотря на подозрительное отношение к его ядерной программе, развивает контакты с Европой, с Россией, с Китаем. В 2015 г. в Лозанне было подписано соглашение Ирана с Великобританией, Францией, Германией, Россией, Китаем и США по иранской ядерной программе. Даже после того, как в 2018 г. американцы из него вышли, остальные «подписанты» по-прежнему остаются в его рамках и не поддерживают американские санкции.
Что касается России, то она продолжает участвовать в мирной части иранской ядерной программы, не говоря уж о российско-иранском военно-техническом сотрудничестве. В таком контексте поддержка Москвой исламского режима является для него особо ценной (что в Тегеране порой недооценивают).
И, наконец, шестая причина.Иран – страна отнюдь не бедная. Он занимает 6-е место в мире по добычи нефти и 7-е место по ее экспорту, 3-е место по добычи газа. Аятоллы научились пользоваться этим богатством. Углеводороды дают возможность проводить самые разные политические, в том числе религиозно-политические эксперименты, и исламская революция именно такой эксперимент.
Читатель, скорее всего, ждет анализа экономических трудностей, социальной напряженности, дерзости иранской внешней политики. Однако сегодня разговор о том, почему, несмотря ни на что, Иран отмечает сорокалетний (кто мог представить такой срок в начале 80х) юбилей своей исламской, и вновь повторю, по сути, исламистской революции.
Можно сколь угодно писать о поражении исламизма, политического ислама, но, как говорит восточная мудрость, «сколь не тверди слово халва, слаще во рту не станет». Потенциал исламистов велик, и не только в Иране. Есть все основания полагать, что мы отметим еще и полувековой юбилей исламской революции.
